Л. Томашевская
(рассказывает мама)
Еще пахли свежими чернилами солидные Дипломы о высшем образовании, еще вся жизнь казалась спелым яблоком на низкой ветке — только протяни руку и бери!.. Семья “молодых специалистов” со своим хозяйством — новеньким корытом, радиоприемником, швейной машинкой и двумя подушками — ехала из Харькова на юг, в столицу щедрого молдавского солнышка, город Кишинев. Многообещающий драматический тенор, профсоюзный лидер, гордость консерватории Василий Третьяк, и его жена Людмила — драматическая актриса, лирическая героиня, юная красавица, выпускница театрального.
Собственно говоря, ехали уже втроем: девочку, которая родится на земле, где текут виноградные реки, через семь с половиной месяцев под созвездием Тельца, назовут Ириной. И станет жить она за двоих: за братишку, который ровно за год до ее рождения появился на свет мертвым, и за себя. А пока она доставляет маме массу неудобств: еле сдала выпускные экзамены, а тут устраиваться на работу в театр — ведь не возьмут же, если узнают, что беременна! А как скрывать, если с утра лицо зеленого цвета и каждые полчаса тошнит?
Опасения были напрасны: профессиональное обучение, настоящее актерское мастерство пригодились сначала в кабинете начальника Отдела кадров при ответе на вопрос об увеличении семьи, а потом и на репетициях, и на спектаклях… Но наступил момент, когда пришлось театральные костюмы расшивать в талии, а потом и вовсе менять их фасон. Возмущению дирекции и коллег не было предела! Но долго ждать своего возвращения Люся не заставила. Была нанята няня, и в перерыве между кормлениями (от молока вся одежда становилась мокрой — благо, дом рядышком с театром) работа продолжилась…
Наверное, только молодость способна на такие подвиги: с легкостью выносить все, что неожиданно сваливается на плечи, да еще при этом не раздумывая помогать другим. У соседки-молдаванки, которая недавно вернулась из роддома, нечем было кормить ребенка (что она только с собой ни делала!), и он надрывался голодным криком. Люсе, напротив, избыток молока девать было некуда и она предложила выкармливать двоих: “Иришка хоть и собирается жить “за того парня”, но есть за него отказывается категорически!”
…Много лет спустя, Люся, которая стала Людмилой Станиславовной, — и по значению, и по возрасту (и по габаритам), — прогуливалась по улице города Киева, а навстречу ей семья: девушка лет пятнадцати с родителями. И вдруг женщина вскрикнула: “Людмила!” — у нее брызнули слезы из глаз, и она бросилась с объятиями. И прежде, чем Станиславовна успела сообразить, кто перед ней, женщина схватила свою дочь за косу на затылке, и стала пригибать к земле: “Кланяйся, кланяйся, говори спасибо!” Дочка, не понимая, что происходит, отстранялась от маминого принуждения, как молодой жеребенок. “Да это же Люся, Люся, которая тебя выкормила! Кланяйся маме своей!” — и девушка застыла в растерянной улыбке…
В первое же лето пришлось отвозить Иришку к маме, в Харьков. Лететь самолетом? От одной мысли у Люси волосы на голове шевелились. Но — пришлось. Вошла в салон, тесно прижимая к себе сверток, который уже порядком оттянул руки. Села в кресло. Бортпроводница предложила положить ребенка в специальную колыбель, на что услышала ответ: “Нет! Мы погибнем вместе!” Со стороны это казалось смешным. “А вы что, собрались погибать?” Но никакие увещевания не помогли. До судорог в мышцах молодая мама держала малышку, завернутую в одеяло, и беззаветно посапывающую во сне. От волнения все грудное молоко перегорело, и в аэропорту, передав Иришку с рук на руки папе, Люся едва не потеряла сознание.
Дома, на Холодной горе, бабушка Надя развела пополам с водичкой молоко коровы Маньки, и с этого момента стала с каждым глотком живительной влагой входить в плоть и кровь своего маленького продолжателя земля предков…
***
Прабабушка, надежда Андреевна Мощенская, родилась на Белгородщине, в польской многодетной интеллигентной семье, но осиротела лет в тринадцать, и была отдана нянькой в дом богатой образованной женщины, знающей несколько языков. Вместе с детьми пани хозяйки, училась грамоте и Надюша. Единственным, правда, несовершенством ее писем — грамотных и эмоциональных — осталось на всю жизнь отсутствие заглавной буквы после точки. Став постарше, Надюша окончила курсы медсестер и стала работать в госпитале. Тогда и приметил ее Григорий, сын Ефременко Ивана, что из соседнего села, из Томаровки.
(фотография Григория и Надежды — на похоронах, вырезать только их)
Семья Ефременко была обеспеченная, трудолюбивая, зажиточная — хорошие хозяева. От своего отца, — коренастого и крепкого, стройного, с королевской осанкой и белоснежной бородой до пояса, мягкими серыми глазами с хитрецой и ровненькими, как у Деда Мороза, щечками, неизменно в черном, длинном до колена сюртуке с беленьким подворотничком, — сын унаследовал небольшое состояние, а со временем и внешность. Пополам с сестрой Марусей ему достался харьковский дом на Холодной Горе — угол Верхней Гиевки и Подлесной, знаете? — где отец всегда был желанным гостем.
Маруся, единственная в семье дочка, когда-то высокая и стройная девушка с длиннющей косой, — со временем располневшая, но с изящной, как у гитары, талией, красивым бюстом и великолепными добрыми руками, — была замужем за хозяйственным парнем, Федором Замазий, и росла у них дочурка, проказница Галька. С теми, у кого характер покруче, Галька не смела затевать шуточки, но дед Иван — вот над кем можно было покуражиться вдоволь!
Дед очень ухаживал за своей бородой, и обед обычно превращался в какое-то очень затруднительное действо. А когда на столе был вкусный украинский борщ, борода закрывалась особенно тщательно. Галька сидела напротив, сучила ногами и причитала: “Деда, давай мы тебе лучше бороду отрежем, и все!” Дед бросал еду, бежал в угол и возмущался, как можно такое говорить. Внучка ущучила больное место, и давай старика терроризировать: “Что ты так над своей бородой трясешься? Вот будешь спать, я возьму ножницы и ка-ак клацну!” Дед потерял сон, стал свою бороду одеялом закрывать, потом надевать на нее наволочку, а Галька каждый день бегала вокруг него по двору с ножницами, дразнилась и доводила до белого каления. Кто-то смеялся, кто-то успокаивал: ”Да не сделает она этого!” — но дед Иван отвечал:
— Вона така сукаверя безпардонна, шо возьме и одриже!
Гальке это очень нравилось, она реготала вовсю…
Дом был крепкий. Вход для семьи и домашнего хозяйства был с Подлесной. В одном сарае стояла лошадь и коляска с капюшоном, во втором обитала корова Манька, в третьем — пара поросят, а в четвертом находился запас дров и угля. Завершала эту кавалькаду летняя кухня.
Григорий построил во дворе магазин. Из окошка на Гиевку шла торговля, через специальную калитку завозились товары, и хранилось все большими порциями: меда бочонок, масла большая сулея, а спирт и керосин — в больших канистрах. Однажды старенький дед Иван, которому запрещалось употреблять спиртное, тайком хотел хлебнуть спирту, да перепутал канистры и керосином обжег все внутренности. Тут же бросился он со всех ног под корову Маньку, и прямо из дойки выдавливал себе в рот молоко, тем и спасся.
Настоящая кормилица и выручалочка была наша Манька!
